При царице это было, Катерине. Объявил турецкий султан Махмет войну. Позвала она на помощь казачков. Защитите, мол, землю русскую от бусурманской напасти. Дело привычное. Собрались казачки всем миром — и млад, и стар и пошли на защиту разлюбезного отечества.

И был среди них парень молодой по имени Родион. Необстрелянный еще. Тока-тока из малолеток вышел. И случилась с ним такая вот история.

Хотелось парню себя показать, перед товарищами утверждение заиметь. Рвался казачок то в разведку, то провиант у неприятеля отбить, на худой конец, в дозоре постоять.

Говорили ему станичники, вразумляли:
— Погодь, парень. Форсу в тебе еще много. Жизнь протянется, всего достанется.

Держали Родьку в обозе. Вместе с казаками, что в возрасте были, с перестарками.

Переживал Родька: никак его станичники за труса почитают. Не выдержал, ушел, не спросясь, в тыл к противнику.

Думает: «Вот возьму в плен султана турецкого иль, по крайности, его визиря. Простят тогда мой грех и награду дадут».

Недалече ушел Родька от наших позиций. Пикнуть не успел, как был схвачен янычарами.

Доставили Родьку прямо во дворец к самому Махмет-султану. Под его грозные очи. «Эх, — думает Родька, — виноватый я кругом. Пропадать, так не спросту. Ну, погодьте, гололобые». Взял под козырек да как гаркнет:
— Здорово, братцы!

Смотрит на Родьку султан, удивляется. Казаки в плен не даются, а этот, почитай, что сам пришел.
— Зачем, — спрашивает Махмет, — к нам пожаловал?

Родька сапожок вперед выставил: эх, была ни была.
— Хотел, — отвечает Родька, — тебя в полон захватить и до наших довести.

Говорит Родька, а у самого сердце, как заячий хвост колотится.

Загоготали гололобые, и сам Махмет-султан заулыбался. Видно, понравился ему Родька, безрассудная головушка. Молод да горяч, вот таких бы молодцов ему поболе. Хлопнул султан в ладоши. Принесли яства диковинные, вина заморские.
— Садись, — говорит Махмет-султан, — отведай с нами.
— Это можно, — отвечает Родька. И сел рядом с султаном. Стали они угощаться. Наелся Родька, пузо трещит.

Говорит ему Махмет-султан:
— Родивон, переходи ко мне служить, я тебе за это сто рублей положу.
— Сто рублей — деньги не малые, сто рублей сразу не наживешь, — отвечает Родька. — Тока я не согласный свою отчизну продавать.

И этот ответ пришелся по душе Махмет-султану.

Скоро за чайком да цигарочкой совсем сошлись.
— Хочешь, — говорит султан, — дочь свою любимую, Айлюк, замуж за тебя отдам?

Хлопнул в ладоши.

Дочь в залу вошла. Ничего. Красовитая. Чернявая. Да уж дюже худа. Как взглянула на Родьку, так и глаз своих ни разу не отвела от него.

А Родька чо? Родька ничо. Подбоченился. Знамо дело, приятно, когда на тебя девка глаза таращит.
— Ну, что, Родивон, — спрашивает султан, — оболваним это дело?
— У меня, — говорит казак, — в станице девка на примете имеется, так что не обессудь.

Заплакала султанова дочь, из залы выбежала. Нахмурился султан и говорит:
— Коли дело наше с тобой расходится, посиди малость в тигулевке, поостынь.

Посадили Родьку в тигулевку. Сидит он, томится. Вдруг кто-то через окошко ему бумажку кинул. Развернул Родька бумажку, а это письмо.

От самой дочки султановой.

Пишет ему Айлюк, так, мол, и так, полюбила я тебя до беспамятства. Тока о тебе и думаю, ночи не сплю. Если люба я тебе, ответь, а если нет, то не тревожься и меня не май.

Посидел Родька, подумал. Что делать? Надо из положения выходить. И решил казак покривить душой.

Нашел уголек и нацарапал ответ. Если, де, люб я тебе, помоги мне утечь отседа. Подадимся в наши края. Там нам самое место. Будешь мне женой, а я тебе мужем. А в сердце ты мое запала еще с первого взору.

Только казак ответ писать закончил. Видит через решетку рука просовывается. Сунул Родька свое послание в ладонь. И вздохнул с облегчением. Сердцем повеселел. Вот она, надежа, заблестела вечерней звездой.

Через сколько времени получает Родька записку. Жди, мол, в полночь.

Измаялся Родька, места себе не находит. Дождался наконец полночи.

Замок щелкнул, дверь открылася. Вбежала Айлюк в тигулевку. К Родьке припала. Радуется. Плачет.

А Родька ее торопит. Время, де, не терпит. Вышли они из тигулевки. Стража спит вповалку.

Вскочили они на горячих коней. И в бега вдарились.

Всю ночь скакали. Звезды поблекли. Остановила дочь султана своего коня.
— Послушай, — говорит, — нет ли за нами погони.

Слез Родька с коня, ухом припал к земле. Топот лошадиный слышит. Гудит земля.
— Идет, — говорит, — за нами погоня. Вот-вот близехонько будет.

Вытащила Айлюк гребень и бросила назад через левое плечо. И вырос лес сзади них. Деревья вековые стволами друг о дружку трутся. Поскрипывают. Ни пройти, ни проехать. Чудеса чудесные. Повеселел Родька. Улыбается ему судьба, до дому ведет. Вскочил на коня. И поехали они дальше.

Время уже к полдню клонится. Пали у них кони. Пошли они пешки.

Видит Родька, никак впереди наш стан. Казачки в круг расположились. Дело какое-то обсуждают. Обрадовался Родька. Оглянулся, сердце замерло. Погоня совсем близехонько. Бросил Родька дочку султанову и к своим побег.
— Братцы, — кричит, — братцы! Помогите!

Да где там! Не слышны казачкам крики Родьки, Подоспела погоня. Схватили Родьку, связали и бросили поперек седла, как мешок. Вот она, беда. Вот оно, горе-горькое. Казнят теперь Родьку, лишат его молодой жизни. Плачет Родька, слезами умывается. О себе горюет.

Предстал Родька опять перед султановыми очами. Глядь, вводят Айлюк. Говорит султан:
— Казачка не трожьте. Не его вина, что в бега вдарился. А вот дочь моя виноватая.

Бровью повел.

Сорвал палач одежды с Айлюк. И стал ее тело белое истязать: кнутом бить, огнем жечь.

Отвернулся казак. Не в силах смотреть.
— Смотри, казачок, смотри. Впредь неповадно будет бегать — говорит Махмет.

Султанская дочь ни звука не проронила, ни охов, ни вздохов от нее не слышали. Впала в беспамятство. Утащил ее палач. А Родьку в тигулевку увели.

Сидит Родька в тигулевке, совесть его мучает. Душа томится: нехорошо получилося. Бросил султанскую дочь на растерзание. На произвол судьбы.

Много времени прошло. Пришла к Родьке записка от султанской дочки, мол, де, жди полночи.

Обрадовался Родька, знать, простила. В полночь дверь открылася. Айлюк на пороге. Кинулся Родька к ней, прощения просит. Султанская дочь к нему ластится, об том, мол, и думать позабыла.

Вышли они из тигулевки. Вскочили на коней — и в путь. Утро наступило. Говорит султанская дочь:
— Припади к земле, нет ли погони.

Слез Родька, припал к земле. Дрожит земля-матушка. Птицы кричат. Звери рычат.

Вытащила Айлюк платок и бросила через левое плечо.

Разлилось позади озеро. Волны огромные по нему ходят, о берег бьют, не подступишься.

Ударили Родька да султанская дочь в шенкеля. И поскакали дальше.

Запалили коней. Бросили, бегом побежали. Вот и стан казачий. Видно, как люди около костров гурбятся, обед себе, видно, варят. Обрадовался Родька. Хоть на этот раз уйдет. Оглянулся, батюшки мои! А погоня совсем рядом.

Забыл Родька обо всем на свете. Одна мысль — до своих добежать. Бросил султанскую дочь. И к своим.
— Братцы! — кричит. — Братцы! Выручайте!

Да где там! Не слышны казачкам родькины призывы. Схватили Родьку, связали и обратно к султану доставили.

И опять та ж картина повторилась. Истязали Айлюк до умопомрачения. Крепился казак, однако ж, изнылась его душа.
— Не надумал еще, казак, во услужение ко мне иттить? — спрашивает султан.
— Нет, не бывать тому, — отвечает казак.
— Ну, что ж, — говорит Махмет, — пришло время твою жизнь забрать.

Посадили Родьку в тигулевку. Не находит себе места он, султанская дочь из головы не идет. В кратких снах является, как бы совесть его. Тянет к нему руки, плачет.

Вдруг в полночь дверь отворяется. Айлюк его к себе манит.

Встал казак, понурясь, вышел из тигулевки. Спит стража. И конь стоит. Говорит ему султанская дочь. А лицо строгое, неулыбчивое.
— Вот тебе, казак, конь, возвертайся к своим один.
— Нет, — отвечает Родька, — без тебя не могу. Не будет мне дороги без тебя в этой жизни. Если можешь, прости и поедем вместе.

Смотрит на Родьку султанская дочь. То укоризна в глазах, то любовь.

Эх, что тут думать! Вскочил Родька на коня. Подхватил султанскую дочь. И айда — к своим. Припала к нему Айлюк. Доверие заимела.
— Хорошо мне, — говорит. — Никогда так в жизни не было.
— Погодь, — отвечает Родька, — вот к своим доберемся. То ли еще будет.

Далече отъехали. Пал их конь. Пошли они пешки. За руки взявшись. Чу, погоня опять.
— Сделай что-нибудь, — просит Родька. — Сотвори преграду какую-нибудь.
— Не могу, — отвечает Айлюк. — Нет боле у меня ничего такого, чтоб чудо сотворить.

Видит Родька, никак стан казачий. Схватил Айлюк на руки и к своим побег.
— Братцы! Братцы! — кричит.

Услышали его казачки. Мигом на коней вскочили. Вот оно, избавление.

Обернулся Родька — и погоня, вот она, рядом.

Впереди султан на белом коне. Увидели турки, что казаки на выручку поспешают, наставили на беглецов ружья. Загородил собой Родька Айлюк. Стоит на земле твердо. Любовь ему уверенность придает.

Дали залп турки со всех ружей. Только неведома сила пули от Родьки отвела. Кому эта сила неведома, а кому ведома.

Сотворилось чудо — на Родьке ни единой царапины.

Обрадовался Родька, за себя гордый. Что сумел себя превозмочь. Тепло на душе, хорошо. Любовь таматко купается, плещется.

Обнял казак султанскую дочь, поцеловал. А тут казаки-станичники подоспели. С возвращением Родьку поздравляют, с молодой женой. Шутки шутят. Да не обидно Родьке, радостно.